* * *
С.М.
Вот
и весна.
И пусть
кругом ещё
снег и лёд.
Все
равно
асфальт под
ледяной
корой богатством
весен-
него
солнца уже
блестит.
И с этих
блестящих
закраин
плоских крыш
высоких
домов
многооконных,
смотри,
уже как
будто
сосулечной
весенней
водой солнеч-
но и
прозрачно
полилось...
Значит,
весна...
Маленькие
крылатые
муравьи
когда-то –
летом
или весной –
улетали в
свой полёт...
Весна...
Ты выходишь –
пальто
чёрное –
откидываешь
капюшон –
и
солнце все
свои силы
обращает на
это тёмное
золо-
то
живое твоих
волос...
Небо
высокое и
голубое...
Свет и
чистый
воздух...
Всё от него,
от этого
неба...
Я
запрокинула
голову
впервые за
столько лет,
и дышу
легко и
неприметно
для себя
самой...
Ну
и весна... Вот и
солнце...
И тело
свободное
живёт хорошо,
и легко задыша-
ло,
смотри...
Это
весна... Этого
не может быть
зимой...
Так
хорошо в этом
солнце
светлом
дышать... Как
буд-
то
свеча...
Вспыхни
легко,
и
легко,
хорошо-хорошо,
светись,
гори...
Но
я знаю: это
неправильное
небо,
это
просто высокая
крышка
жестянóй
шкатулки, по-
крашенная
в цвет
голубой.
Изнутри
приклеены
маленькие
жёлто-блескучие
крупин-
ки
солнца, луны,
звёзд и
планет.
Глубоко
в этой, даже и
не такой уж
большой шкатулке,
заперты,
как муравьи
живые, мы с
тобой.
А
крылья у нас
вырастут?
И если да,
то когда?
Вырастут
или нет?...
Но
всё равно
беззаботная
от этого
чувства увереннос-
ти
в себе,
чуть
щурясь от
этого солнца,
я стою.
Беззаботная.
И тело
моё хочет
играть, и
чувствовать
лёг-
кую
силу в
движениях, в
пробежках и
прыжках.
И
вижу твои
сапоги
нарядные
тёмные и эту
сумку твою,
Тоже
тёмную,
длинную, всю
в больших
синих кожа-
ных
кружках...
Всё
блестит на
солнце!..
Блестящий
снег
вдавливается,
и
вот
получается,
как будто
человечески
вылеплен-
ный,
ровный след...
И
вдруг всё
замедляется...
И ты с этой
резкостью
медленной
вскидываешь
руку,
и твоя
ладонь...
К теплу этой
ладони, зыбко
слитому из
мно-
жества
запахов и
ощущений,
прикоснусь
наяву...
Эта
ладонь – ...
телесно-розовый
нежный
и быстрый
свет...
Всё
так
радостно...
Этого не
может быть на
самом деле...
Что со
мной?... Где я
живу?...
Твоя
собака бежит
вокруг тебя,
нюхает
прохожих,
и, поджимая
лапы, мчится
прыжками к
тебе;
хочет
сказать,
нет,
просто
чувствует,
как
хорошо, что
ты есть!...
Уже
большая
собака,
чёрная,
лохматая;
а в
другом сне
была
маленький
круглый щенок...
Очень
любит тебя,
сильно-сильно,
и не знает ни
про ка-
кую
лесть...
Всё
обнюхала:
чужую обувь,
и полы
чужих пальто
и.шуб;
и
почувствовала
слабый
зимний
телесный
запах жи-
вых
идущих
человеческих
ног...
Дробно
трясёт шеей,
будто
отряхивается;
хочет,
чтобы ты
потрепала
дружески и
неж-
но-признательно
по шерсти
спутанной...
И
вдруг с такой
звонкостью,
громкой и чис-
той,
собака эта
залаяла,
так
перемешались
визг
блаженства и
сердитый пре-
рывистый
бас...
А
мы с тобой в
двух разных
ячейках
внутри этой
са-
мой
шкатулки...
Только
поверь!... Это
правда!...
Совсем
друг от
дружки
близко
ячейка твоя и
ячей-
ка
моя...
Собака
залаяла,
и много
улыбок выглянуло
из тёмных
шапок и толс-
тых
воротников
прямо на нас...
Мне
до тебя – так
далеко, так
нелегко –
такая
дорога
тяжелая была
бы для
муравья...
Но
крылья вдруг
прорастают и
я лечу...
На
крыльях – обычная
пыльца,
и
обычный
запах цветов
кругом,
кругом...
Вверх
и вверх...
И уже
в это небо
высокое
хочу...
И
не думаю, не
думаю о
каком-то небе
другом...
А
собака вдруг
– раз! –
и
передними
лапами на
тебя
прыгнула уже;
и
голову
закинула к
тебе, как
будто тебе
говорит:
„Это я,
это я!”...
Зубы в
раскрытой
пасти... –
хочет
сказать, что
очень любит
тебя!...
Такая
смешная
хорошая
собака...
У неё
такой
странный в ее
самозабвенной
чис-
той
преданности,
странный,
нечеловечески-человеческий
вид...
А
ты с такой
чудесной,
нежной
задорной
самозабвен-
ной
улыбкой,
с
такой
белозубой
моей
ненаглядной,
белой,
и всё равно
золотой,
потому что
чудес-
ной
улыбкой...,
размахиваешься
обрывисто-широко
этой своей
пус-
той
лёгкой
сумкой;
высокая-высокая,
с
растрёпанными
волосами...,
и на
мгновение
теряешь
равновесие и
чуть подаёшь-
ся
назад
неловко...,
и как
будто
кричишь
собаке:
„А ну,
достань!”...
А
собака,
лохматая
чёрная,
на
задних лапах
стоит...
Передними
лапами
прыгнула на
твоё пальто,
и
когтями
цепляется в
плотную
пальтовую ткань...
Кричу:
„Ну, собака,
теперь на
меня!...
Ну, ещё прыжком...”
А
ты
размахиваешь
сумкой,
ты
вскидываешь
кверху эту
сумку
длинную;
как
будто как я,
кричишь
собаке,
кричишь: „А
ну, схвати!”...
Разгорячённая,
хочу
далеко-далеко
идти пешком...
По
незнакомым
нестрашным
улицам хочу
разгорячён-
ная
далеко-далеко
идти...
Будем
играть в эти
игры
движения, и
танцевать,
свобод-
ные...
Ты
знаешь английский
язык, но ты не
знаешь сло-
вà
Льюиса
Кэрролла о
его Алисе,
о том,
что она ему
видится и
чувствуется
чудес-
ной,
как чудесная
собака...
Вот
кто любил
причудливо!...
Мой
друг
неведомый,
он,
кого
совсем и не
надо
узнавать
близко...
И
ладони мои,
как твои,
бездумно
добры...
И
собака бежит
вокруг тебя,
потому что
охраняет
тебя;
и её
нос живостью
гладкой
припадает к
но-
ге
сквозь
тёплый чулок;
и
снова она
поднимает
голову –
она
ждёт нашего,
твоего или
моего, знака...
И
снова мы
играем с ней,
бежим и
прыгаем...
И
дыхание у
меня
сделалось
лёгкое от
этой игры...
Муравьи
и собаки,
животные и
насекомые...
И
мёртвая, к
жести
раскрашенной
липнет пыльца...
Ты
знаешь
английский язык,
но язык тебе
нужен для то-
го,
чтобы
говорить, а
не для того,
чтобы книги
читать...
Я
знала это, я
узнала это
сразу, давно...
И
значит, для
того, чтобы
говорить, а
не для того,
что-
бы
книги читать;
для
того, чтобы
говорить
легко всю
правду, всю,
до са-
мого
конца...
А
небо другое
какое-то – где
же оно?...
Я
хочу
поверить, что
всё равно,
всё равно к твоей
ла-
дони
прикоснусь.
Что
же это? Нет
ничего. Утром
раскрою
глаза и не
уви-
жу
такую весну...
Сделай
так, сделай
так, что я не
проснусь.
А
если
проснусь, то
сделай так,
что я снова засну...
